Однажды Василий Чесночок, также известный как ДОМИНАТОР, влюбился. Как это произошло, он и сам не понял и вначале думал, что захворал почками, — так жгло и крутило внутри. Он увидел ее на конференции в Дубае. Нет, она была особенная, непохожая ни на кого, с каким-то сиянием в лице, озаряющим все окружающее пространство. Чесночок рядом с ней видел все в ином свете, казалось, что он прозрел, ему было неведомо это чувство, как если бы он всю жизнь проходил слепым, а теперь ему открылся дар зрения, настоящего зрения, а вместе с ним и удивительная красота мира.
Василий Чесночок привык получать от жизни все и даже немножечко больше. «Ограничения и границы — они только в голове, — любил повторять Василий, — эта женщина будет моей во что бы мне это ни стало». Она сидела на стуле и читала книгу, кажется не обращая на происходящее вокруг никакого внимания. «Кто она и что здесь делает?» — думал Чесночок, смотря на нее и утопая в волнах исходящего от нее света. Для Василия как бы померкло все вокруг, ушло в тень, как на картинах Караваджо, и только лишь они сияла своей божественной какой-то природой, высвеченная словно самим творцом. Разом исчезли из жизни Доминатора дорогие автомобили яркой окраски, одежда с подиумов престижных показов мод, ювелирные украшения — все это стало каким-то незначительным, блеклым, как если бы на месте огня вдруг оказались лишь только угли, которые, быть может, еще горячие, но уже покрыты пеплом. Такой пепел лег на голову Василия, все застелила пелена любви. Не в силах сопротивляться, он подошел к ней и спросил:
— Че, книжки любишь типа читать?
Она посмотрела на него снизу вверх и ничего не ответила, переведя взгляд обратно на страницы книги, громко и разочарованно выдохнув.
— Я тоже люблю читать. Читала последнюю книгу про Илона Маска?
Не отрываясь от текста, она помотала головой из стороны в сторону.
— Хорошая книга, а ты что читаешь?
Она приподняла книгу вверх, одновременно скрыв от него лицо. Василий прочитал название на обложке: «Томас Гоббс. Левиафан».
— Детектив?
Она снова протяжно выдохнула.
— Да.
— Интересный?
— Уверена, что не такой как новая книга про Илона Маска.
— А кто такой Левиафан? — Чесночок был рад тому, что ему удалось вывести девушку на разговор, он пододвинул стул и сел с ней рядом.
Она ничего не ответила, а он просто сидел так и смотрел на нее. На ее тонкую шею, длинные пышные волосы цвета каштана, на тонкий ее силуэт, плотно перехваченную поясом талию, стройные красивые ноги, величественную осанку. Чесночок был так заворожен ее красотой, что даже если бы обоссался в штаны, то, верно, этого не заметил. Гипноз какой-то, магия — вспоминал он после.
— Ну скажи, кто такой Левиафан, — снова попробовал он заговорить. — Ну интересно же.
Она отодвинула книгу в сторону, внимательно на него посмотрела и сказала:
— Государство. Левиафан — это библейское чудовище, олицетворяющее у Гоббса государство.
— Политика что ли?
— Политическая философия.
— Не знаю, я вот вне политики, — Чесночок развалился на стуле, вытянувшись и закинув руки за голову.
— Нельзя быть вне политики. Политика существует вне зависимости от того, интересуется ей человек или нет. Точно так же как экономические законы не перестают действовать оттого, что человек отказывается их принимать, так и политика — она охватывает собой все общественное таким образом, что оставаться вне можно только будучи Маугли. Вот, кстати, рекомендую почитать Маугли. Не Илон Маск, конечно, но тоже есть чему поучиться.
— Политика — грязное дело. Знаешь, я считаю, что за нас все порешали лысые дяди в своих кабинетах, поэтому смысла на это тратить свое время просто нет.
— Еще раз, если ты что-то отвергаешь — это не исчезает автоматически. Нельзя сказать «я вне физиологии» и сожрать ложку говна. Физиологические процессы протекают независимо от того, куда ты помещаешь себя: вне этих процессов или вовнутрь их. Говно все равно будет невкусным и вредным для организма, что бы ты на этот счет лично ни думал.
Чесночок понял, что влюбился без памяти. Она ушла на встречу с кем-то, бросив ему только «приятно было познакомиться», а он даже не спросил ее имени. Как-то не сообразил, как под гипнозом он смотрел ей вслед и ни о чем не мог говорить. Весь вечер после конференции он думал только о ней. Он решил поразить ее, соблазнить, сделать так, чтобы она стала его навсегда. Мигом он ринулся в торговый центр, купил самые изысканные вещи, даже плюмаж от ателье Прадо. Ему казалось, что он неотразим, изысканен и благороден, как римский сенатор. На следующий день, сразу же с порога, он кинулся к стенду, где вчера она сидела. Она была там же, снова читала Гоббса и была, казалось, еще красивее.
— Привет, — сказал он ей смущенно, — я ведь даже не узнал вчера, как тебя зовут.
Она посмотрела на него и начала смеяться.
— Боже, у тебя же на голове перья!
— Это Прадо, — смущенно ответил он.
— А, ну раз Прадо, то ладно. Первый раз вижу, чтобы кто-то носил плюмаж.
— Тебе не нравится?
— Не мое, — резко сказала она, снова уткнувшись в книгу.
— Слушай, может, поужинаем где-нибудь?
— Прости, я плюмаж в Москве оставила.
— Мы можем купить тебе наряд… Какой хочешь.
— Не интересует, спасибо, у меня все есть.
Чесночок не знал, как к ней подступиться. Он несколько раз уходил и возвращался снова, пытался шутить, быть остроумным, рассказывал про Илона Маска, трафик и о том, что все границы и барьеры в голове, но она не слушала его, ей было неинтересно. Он заказал ей огромный букет роз, она даже не взяла его в руки, он стоял и сверлил ее взглядом, она не поднимала от книги глаз, он купил ей билеты на концерт Тимати в VIP-зону, а она сказала, что Тимати — это музыка для долба**ов. После окончания конференции он встретил ее на лимузине, но она прошла мимо, смеясь так, что у нее потекла тушь. Чесночок был совершенно обескуражен и обезоружен, ничего не работало, не выходило, не получалось. Он не знал, что делать, но выкинуть ее из головы не мог, она заполонила собой все пространство его сознания. Ночь прошла беспокойно; не смыкая глаз, Доминатор опускался на дно бутылки, а точнее двух, дорогого виски и кока-колы.
Я ее добьюсь, — говорил он сам себе, грозя кулаком в окно, куда-то в небо. — Она будет моей. Клянусь!
Вернувшись в Москву, Василий понял, что любовь его не только не проходит, но лишь усиливается. Он похудел, перестал проверять статистику, участвовать во встречах с командой и вообще замкнулся и стал много пить. Это было похоже на наваждение, он не мог думать ни о чем другом, кроме как о ней. Выяснив, где работает девушка, он нашел ее контакт, начал писать, но не получал ответа. Совершенно убитый безответностью и безразличием, он упал на колени и взмолился той единственной потусторонней силе, в существовании которой не сомневался:
— Дух Рождества! Ты лишил меня пениса, но дал мне надежду на то, что я могу измениться. Я изменился, дух Рождества. Я нашел любовь. Ведь любовь меняет…
Говоря это, Чесночок рыдал так проникновенно, что его было по-настоящему жаль. Любовь настигла его и поразила в самое сердце. Но что мог сделать дух Рождества? Любовь совершенно вне рамок его компетенции. Это в соседнем департаменте. Доминатор стенал так горько, что дух Рождества, сознавая некоторую вину за пенис, решил зайти в соседний кабинет к Купидону:
— Амур Марсович, я на минутку зайду, дорогой?
— Заходите, как же, как же, для вас всегда мои двери открыты. Вина капнуть изволите или желаете молодую пастушку заколоть, может статься, ась?
— Нет, нет, я только на секунду.
— Ну, воля ваша. Дело что ли у тебя какое или как?
— Есть немножко, человечек тут один, неплохой вроде бы, то есть, по крайней мере, не злой, есть надежда. Я его, как это сказать, наказал немножко на Рождество, пенис сделал меньше, чем фильтр у сигареты, а теперь он вроде как влюбился по-настоящему, и мне неудобно. Мучится он.
— Так, а что же я могу сделать, батюшка? Еще и без пениса…
— Посмотришь, может быть, человечка? Боюсь я, что руки он на себя наложит, слабый он, падкий. Авось и можно стрелу будет пустить? По дружбе-то по старой. Ну, Купидоныч. С меня не заржавеет, сам знаешь.
— А, черт с тобой, — Эрос махнул рукой, — бородатый, давай координаты человечка своего, посмотрю.
И действительно, не успел Василий Чесночок договорить своего проникновенного и слезного обращения, как перед ним появился Купидон, абсолютно голый и с крыльями.
— Дух Рождества, ты!
— Сам ты дух, я вообще-то бог. Че ноешь-то, как девица?
— Богом молю! Невмоготу мне, — слезы текли по лицу Доминатора. — Не могу, как будто каленым железом нутро выжигают, вилы просто мне, петля, каторга.
— Не любит она тебя. Я проверял. Не подходите вы друг другу.
— И что делать-то, батя? Петля мне…
— А что тут сделаешь, раз не любит? Да и какой я тебе батя, опарыш?
— Ну, может, договоримся как-то? Ты же бог, — Доминатор подполз ближе к Купидону.
— И как это, интересно знать, мы можем договориться?
— Семь миллионов рублей! — Василий вскочил с пола, — наличными. Сейчас. Здесь.
— Ты че, е**нутый, зачем мне деньги, я же бог?
— Деньги — это просто инструмент, а не цель… Все барьеры и рамки…
— Так, завязывай. Понятно все. Значит так, Чесночок, раз ты думаешь, что любовь можно купить, то будь по-твоему. С кем это ты вот на той фотографии на фоне спортивных машин? Да вон, на столе стоит.
— А, это с пробега в Дубае. Это Серега Питров.
— Ну, значит, Серега Питров.
Купидон достал из колчана стрелу, натянул тетиву и выстрелил прямо в сердце Василию. Тот почувствовал резкую, пронзительную боль, такую, что невозможно было терпеть. Через мгновение он потерял сознание, а когда пришел в себя, никого уже не было в комнате. «Показалось», — подумал Чесночок. Чего только во сне не привидится. Встав с пола, он сел в кресло и достал телефон.
— Серега, привет. Слушай, занят сегодня вечером? Да не, ничего срочного. Просто проект один придумал, думал, может, встретимся, поужинаем, обсудим. Понял, понял. Завтра в Москоу-Сити. До встречи, братик, обнял.
Повесив трубку, Чесночок налил себе стакан виски с кока-колой и откинулся в кресле. На душе его было спокойно и хорошо, впервые за долгое время.
Amor caecus, как говорили древние, любовь слепа.
